Яблоко или Наша радость - на лицах других! рассказ

  В 1948 году июльским жарким утром мне довелось ехать с дачи из-под Коломны в Москву поездом дальнего следования. Едва я вошла в вагон, как меня сразу пригласили занять место в первом же купе. Попутчики оказались очень приветливые. За дальний путь они, видимо, успели подружиться, и поэтому я сразу очутилась в дружелюбной атмосфере. Между ними шел очень оживленный разговор на тему встреч, и одна, уже немолодая женщина, пыталась доказать, что случайных встреч не бывает, так же, как и случайностей в жизни — нет. Ее поддерживал средних лет военный, а остальные спорили и посмеивались над ними, но все это было беззлобно и симпатично. Спросили мое мнение, но я ответила, что не знаю еще, что сказать. В Раменском поезда дальнего следования делают короткую остановку и вот, когда наш поезд остановился, у меня внезапно явилась мысль пересесть на электричку, которая курсирует между Раменским и Москвой. Не раздумывая, я буквально сорвалась с места и, бросив прощальное приветствие милым попутчикам, выбежала из вагона. Мне кричали: "Куда вы?", "Это еще не Москва!", а я уже была на платформе, а из окна вагона на меня смотрели с недоумением, как на ненормальную, да я и сама не знала, почему мне потребовалась электричка. Я пошла к расписанию, которое находилось посредине платформы на огромном стенде близ кассы. Электричка уходила через 25 минут, а пока стояла на запасном пути. Во времени прибытия я ничего не выигрывала, и мысль "Зачем же я все-таки сошла с поезда?" перебила другая мысль: сошла и сошла, значит, так надо! И мне стало даже смешно от этого внутреннего спора. Напротив стенда с расписанием на длинной скамейке под навесом сидела женщина в темном платьице, на коленях лежала телогрейка. Меня поразила ее напряженная, застывшая поза и взгляд, прикованный к расписанию. На вид ей можно было дать лет 30. Мелькнула мысль: наверное больная. В конце платформы босоногий мальчишка продавал яблоки. На имеющуюся у меня мелочь я смогла купить два чудесных апорта и, вернувшись к скамейке, села под навес, защищавший от палящего солнца. Женщина продолжала сидеть в той же неподвижной позе. Меня томила жажда и я решила утолить ее яблоком, а другим порадовать в Москве свою знакомую старушку. Денег-мелочи осталось у меня только на метро, да еще неразменная бумажка на продукты, за которыми я специально ехала с дачи в Москву, чтобы привезти запас на семью на две недели. Я вынула из сумки яблоко и, полюбовавшись им, уже поднесла его ко рту, как вдруг почувствовала странное беспокойство и неловкость. Я невольно повернула голову к женщине и... замерла. Глаза ее были устремлены на это яблоко, и какой же это был взгляд! Казалось, что кроме яблока, для нее ничего в миру более не существует. На бескровном, бесконечно уставшем лице горели глаза, впившиеся в яблоко. Мне стало жутко. Поспешно вынув другое яблоко, я протянула его женщине: "Пожалуйста, прошу вас". Молча, каким-то рывком, незнакомка схватила его и с жадностью стала уничтожать. Я отвела глаза, кусок буквально застрял у меня в горле, хотя мое яблоко и осталось нетронутым. В душе поднялось какое-то чувство вины и стыда, и я стала спрашивать себя, в чем же дело, в чем я виновата?! Вскоре я услышала тихое "спасибо". Тогда я подвинулась к ней и так же тихо спросила: "Скажите, что с вами?" Усталым, глухим голосом она мне рассказала, что три дня ничего абсолютно не ела, едет она из северных лагерей, где отбывала пять лет наказания за то, что в 1942 году принесла с поля в кармане горсть гороха. До Москвы у нее был бесплатный проезд, в Москве она надеялась остановиться у родных, но никого из них не нашла, так как дом, в котором они жили, разбомбило, и живы ли они сами, узнать не удалось, а также не удалось достать ни работы, ни жилья. Решила ехать в деревню, на родину, где учительствовала, но так как денег нет, то попробовала ехать без билета; дважды с поезда милиция снимала, а в Раменском пригрозили арестом. Издали послышались пронзительные гудки идущего от Москвы поезда. Женщина вздрогнула и стремительно поднялась: "Это мой поезд", — но тут же в изнеможении опустилась на скамью: "Впрочем, теперь — все равно", — безнадежная тоска прозвучала в этих словах. Продолжать разговор было некогда, к платформе подавали мой поезд на Москву. Я быстро сунула ей в руку неразменную бумажку и яблоко, которое так и не успела надкусить. — Скорее берите билет, и с Богом! — Господи, да что же это? И как, все мне?! Я подтолкнула ее к кассе и побежала к своему поезду. Из окна вагона мне было видно, как она, с билетом в руке и с деньгами, увидев меня, устремилась к моему окну; и как бы выдохнула из себя: "Сестра, ... вы не знаете, что сделали... ведь я уже решилась", — и она показала рукой на рельсы. Ее голос заглушил грохот и шипенье подходящего к противоположной платформе ее поезда, а мой тихо тронулся, но я еще могла видеть, как она пересекла платформу и как проводник помог ей подняться в вагон. Мой поезд набирал скорость. После минутной жизненной встречи судьба разводила нас в разные стороны. Я продолжала стоять у окна, а за ним мелькали леса, проплывали платформы, люди, поля, а передо мной продолжало стоять бледное, усталое лицо с внезапно оживившимися и засветившимися радостью глазами, и звучало это дивное обращение — "сестра". Под стук колес в памяти возникли когда-то прочитанные слова древнего мудреца: "Наша радость — на лицах других..." А потом мне вспомнилась утренняя попутчица, так горячо утверждавшая, что в жизни нет случайностей, что все имеет причину и смысл. И я вдруг поняла, что моя, казавшаяся такой бессмысленной, пересадка в Раменском, была необходимой, а не случайной для двух соприкоснувшихся душ.